Ганс Файхингер «Философия «как если бы»» Часть 24 Глава 20

Международная библиотека психологии,
философии и научного метода

Философия «как если бы»

Система теоретических, практических и религиозных фикций человечества

Автор – Г. Файхингер, 1911
Переведено на английский, 1935
Ч. К. Огденом
Переведено на русский, 2017
Е. Г. Анучиным
Редактор – Е. Ю. Чекардина

Переведено при поддержке журнала © ПсихоПоиск.
Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна

Копировании материалов книги разрешено только при наличии активной ссылки на источник.

Продолжение...

ГЛАВА 20

Отделение научных фикций от других, в частности, от эстетических

Привнеся определенного рода порядок в различия между разнообразными фикциями, мы должны теперь показать границы, отделяющие научную фикцию от того, что так же часто обозначается тем же термином.

Fictio значит, в первую очередь, действие или fingere (с итал. – притворяться, здесь – действие, как будто что-то есть, когда на самом деле этого нет – прим. переводчика), иными словами, конструирующее, формирующее, придающее форму, совершающее работу, демонстрирующее, художественно исполняющее: осознаваемое, продуманное, воображаемое, предполагаемое, планируемое, разработанное, изобретенное. Во вторую очередь, оно относится к продукту этих действий, фиктивному предположению, фабрикации, созданию, вымышленному случаю. Его самая выделяющаяся характеристика – это беспрепятственное и свободное выражение. (1)

Мифология, в той степени, в которой она может быть описана как общая мать религии, поэзии, искусства и науки, показывает нам первое выражение воображения и фантазии в свободной конструктивной деятельности, способности к изобретательству. Именно здесь мы впервые находим продукты фантазии, не соответствующие реальности. С другой же стороны, психологическое зарождение фикций одинаково во всех искомых областях. Штейнталь достаточно сильно подчеркнул этот факт. Как правило, мы говорим как о фикциях не только обо всех богах, но, конкретнее говоря, обо всех конструктах, свободно созданных из эмпирических элементов.

Излюбленные примеры – это Пегас, сфинкс, кентавр, грифон. Здесь мы наблюдаем свободную творческую игру психической деятельности, выражающую себя в произвольном комбинировании и изменении элементов в мире фактов. Как бы ни были интересны эти и другие фикции, такие как ангелы, дьяволы, феи, духи и т.д. для логической теории экзистенциальных положений, они представляют мало интереса для нашей настоящей темы. В лучшем случае, они интересуют нас в той же степени, что и такие суждения, как «материя состоит из атомов» или «кривая линия состоит из бесконечно малых элементов», понимаемые лишь как фиктивные суждения, в которых не предполагается никакого существования. Иначе (например, если суждение не берется как означающее, что материя рассматривается, как если бы она состояла из атомов), верная фикция меняется на неверное суждение, то есть, на ошибку. Первостепенное значение фикции = мифологической сущности, таким образом, отличается от научной фикции, и это относится ко всем, в особенности, к религиозным фикциям. С другой стороны, мы видели выше, что определенные теологические фикции могут иметь ценность для научного изучения фикций. И здесь мы тоже видим постепенный переход от поэзии к науке.

Близко относящимися к мифологическим и религиозным фикциям являются фикции эстетические, которые, в свою очередь, просто передают поэтические адаптации первого, но фактически создаются как новое. Эстетические фикции включают в себя не только все подобия, метафоры и сравнения, но также и те мыслительные формы, что обращаются с реальностью еще вольнее. Сюда мы должны включить не только все олицетворения, но ещё и аллегории, и все идеализирующие формы мысли. Эстетическая фикция и ее теоретическое объяснение отчасти тесно сопряжены с научной фикцией; и это довольно естественно, когда мы вспоминаем, что одни и те же элементарные психические процессы послужили образованию обеих. Эстетические фикции служат цели пробуждения в нас определенных поддерживающих или иным образом важных чувств. Как и научные фикции, они не самоцель, но лишь средства в достижении цели высшей.

Эту параллель можно продолжать, и она чрезвычайно поучительна. Точно так же, как введение научных фикций послужило началом горячих споров, как в целом, так и в отношении отдельных концепций, так и в случае с эстетическими фикциями – как хорошо знает всякий, кто знаком с историей эстетической теории – были яростные конфликты. Это старый спор, периодически ведущийся до сих пор, по поводу степени, до которой способности к воображению дозволено отклоняться от природы, насколько она должна быть имитирующей, насколько творящей свободно. Как в науке, так и в поэзии, о которой, в частности, мы здесь говорим, фикциями сильно злоупотребляли, и это часто вело к реакциям, основанным на точно тех же принципах, что и тем, что происходят от неправильного использования фикций научных. Настоящим критерием, по которому следует оценивать, до какой степени такие фикции необходимо рассматривать в той или иной сфере, и который всегда наследовался хорошим вкусом и логической тактичностью, выступает простая практическая ценность таких фикций.

Нападки совершались как на эстетические фикции, так и на научные. Дюринг, к примеру, сражается с распределением концепции пространства (мета-математикой). Интересно найти того же автора, противостоящего поэтическим фикциям (использованию мифов и тропов) и, подобно Платону, отказывающегося признавать поэзию в своем идеальном государстве.

Но Платон и Дюринг (если читатель простит за сопоставление) понимают психическое влияние поэтической фикции целиком неверно, а Дюринг, в частности, и фикции научной. Ее чрезмерное употребление может, разумеется, повлечь громадные травмы и моральный ущерб; поскольку что угодно может оказаться обоюдоострым. Эстетическая фикция также может быть очень вредоносной, но было бы ошибкой отвергать ее всю целиком. Поэт показывает нам вымышленные фигуры, картины и личности, в особенности в драме (против которой протестуют как Платон, так и Дюринг). И все же поэтическая фикция (в случае с драмой она двойная, поскольку актеры представляют вымышленных людей и произносят воображаемые речи) обладает высшей эстетической ценностью.

Как просто фикция может превратить себя в гипотезу, можно рассмотреть под видом факта того, что публика и читатель не способны поддерживать психическое напряжение, как если бы неопределенный срок.

Другой тип фикций представлен теми, что используются при обыденном социальном общении. Большинство из фраз социального общения – это фикции. Фон Гартман в эссе «О неискренности современной жизни» уверенно показал, что самые обыденные фразы, как и те, что используются в политике и т.д., - «ложь», но он забыл упомянуть, что эти фикции не только обоснованы, но необходимы, без которых более чистые виды социального общения были бы невозможны, и которые по этой причине всегда существовали. Мы можем назвать этот тип поэтической фикцией.

Таким образом, здесь мы имеем тот же принцип, а именно, что определенные формы речи и мысли, которые сами по себе чисто формальны и нереальны, делают социальное взаимодействие проще. Фиктивная вежливость может также называться «обыденные фикции». Если я завершаю письмо словами «Ваш верный слуга», это значит не «Я ваш слуга», но «относитесь ко мне, как если бы я был вашим слугой». Таким образом, как если бы незаменимо также и в бытовой практике. Без таких фикций не была бы возможна ни одна изящная форма жизни.

Это подводит нас к «официальным фикциям», как они могут быть названы. Создание официальной фикции может представлять интерес, к примеру, для государства. Фон Гартман весьма несправедливо критикует и такие формы, поскольку они заслуживают суровой критики лишь когда они деградируют. Это проблема для моральной тактичности, такая же, как и эстетический вкус, и логическая тактичность, определяющие применение фикций в своих соответствующих сферах.

Фикция тем самым глубоко входит нашу повседневную жизнь. Здесь также, что изначально было гипотезами, часто становится фикциями. Такие случаи могут обладать громадной практической важностью. Возьмите, к примеру, вопрос клятв. При текущей формуле, все, кто клянется, не веря в Бога, потворствуют допущенной фикции. Фраза «Я клянусь именем Всемогущего Господа» тогда значит «Я клянусь, как если бы Бог слышал меня». Такие фикции не только допустимы, но в определенных обстоятельствах и необходимы, и сопротивление этому нелепо.

Наша теория практических фикций – а она лишь следствие критического отношения к миру – конечно же, несёт в себе множество угроз, как Фон Гартман, к примеру, верно выразил. Но нельзя забывать, что такие фикции необходимы; они – это последствия человеческого несовершенства и, как и различные средства рефлексивного мышления, они никоим образом не являются целиком и полностью благословением (на чем настаивал, к примеру, Николай). Являются ли они лишь последствиями несовершенств, должно остаться открытым вопросом. Но важность нашей теории для практической философии очевидна.

Все благородные аспекты нашей жизни основаны на фикциях. Мы уже узнали, что чистая этика может быть установлена лишь через осознание ее фиктивного основания. Таким образом, становится заметно, как тесно правда и иллюзия приближаются друг к другу. Далее у нас будет случай показать, как «правда» на самом деле принадлежит к числу самых целесообразных ошибок. Это ошибка – считать, что абсолютная истина, абсолютный критерий знания и поведения могут быть обнаружены. Высшие проявления жизни основаны на благородных заблуждениях. Тем самым, наша теория очевидно ведёт к практическому взгляду на мир, очень отличающемуся от обычного.

Предыдущие части книги можно найти по ссылке: https://psychosearch.ru/biblio/filosof/hans-vaihinger

Переведено на русский Е. Г. Анучиным при поддержке журнала © ПсихоПоиск.
Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна
Копирование материалов книги разрешено только при наличии активной ссылки на источник.

На английском в Литрес На английском в OZON На русском языке в ПсихоПоиск