Ганс Файхингер «Философия «как если бы»» Часть 33 Глава 29

Международная библиотека психологии,
философии и научного метода

Философия «как если бы»

Система теоретических, практических и религиозных фикций человечества

Автор – Г. Файхингер, 1911
Переведено на английский, 1935
Ч. К. Огденом
Переведено на русский, 2019
Е. Г. Анучиным
Редактор – Е. Ю. Чекардина

Переведено при поддержке журнала © ПсихоПоиск.
Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна

Копировании материалов книги разрешено только при наличии активной ссылки на источник.

Продолжение...

Глава 29

Начала теории фикций среди греков

Исследование научной теории фикции среди греков не принесет удовлетворительных результатов. До того, как логическая теория фикций могла бы быть получена, их нужно изобрести и применить в научной практике; в этой сфере практика следует за теорией. Скудных начал практического применения фикции в древние времена едва ли хватило на образование теории, и если бы кто-то в те дни удивился странному характеру фикции, он бы наверняка сразу же спутал ее с обычным предположением или гипотезой. Древние люди никогда не придерживались точки зрения, которой мы можем и должны придерживаться, согласно которой мы ничего не приписываем природе бытия и все же способны достигать верных практических результатов. То, что нам приходится мыслить о чем-то, всегда воспринималось как доказательство реальности того, о чем была мысль. Такая идея – что то, что дано нам в мысли, не объективно, но лишь средство – целиком произведение современности. Форма осознанной фикции развилась лишь когда люди научились опытным путем, что мысль не отражает реальность и тем не менее к реальности возвращается, что мыслительные процессы в конечном счёте адекватны. Именно тогда возникла идея, что феноменальный мир – не просто иллюзия, но символический и целесообразный концептуальный конструкт, позволяющий нам перемещаться и ориентироваться в мире непознаваемого и неосознаваемого, не имея представления о нем, как он есть на самом деле. Мы делаем это, формируя на его месте концептуальную конструкцию, становящуюся более подходящей и приемлемой благодаря обогащению опытом, которой мы можем заменить необъяснимый мир практически в любой степени. Хотя теоретически этот концептуальный мир с его противоречиями не может быть отражением реальности, только лишь субъективным инструментом.

Однако, поскольку фикцию до сих пор часто путают с гипотезой или обозначают тем же словом, не будут лишними несколько замечаний о смысле греческого слова ύπόθεσις (гипотеза – греч.). Мы не станем углубляться в философско-лексикологический экскурс, но лишь в общих чертах проясним эту тему.

Использование этого термина древними философами имеет такую природу, что даже в конкретных случаях мы часто не можем сказать, имелся в виду гипотетический или фиктивный метод. Как правило, он относится к чисто риторической, стилистической фикции, ещё не получившей настоящей научной ценности. Платон, в частности, любит играть, оставляя неясным, имеем ли мы дело с гипотезами или фикциями.

Платон также часто употребляет ύπόθεσις в качестве метода, когда он сначала представляет предположение оппонента верным, другими словами, предполагая его истинность, т.е. считая, как если бы оно было верным, а затем развивает определенные следствия, чтобы доказать его ошибочность. Это гипотетически предположенное предложение, в таком случае фиктивно выдвинутое в качестве истинного, формирует основание для reductio ad absurdum (доведения до абсурда) через косвенное доказательство. Хотя, конечно, это особенно хорошо подходит для диалога, позднее оно находит место и в настоящих научных дискуссиях. Здесь надо различать два процесса: первый – это утверждение самого предложения как предположения, сделанного оппонентом, или его возражение; второй – временное утверждение этого предложения, как если бы оно было истинным, с целью в дальнейшем доказать его ложность через его следствия.

Перечисленные формы очевидно представляют мало интереса для наших задач, и для большей ясности мы должны обратиться к Аристотелю.

Когда Аристотель говорит о ύπόθεσις с точки зрения логики, он понимает ее в широком смысле, как предложение, из которого следуют некоторые выводы. Таковы предтечи заключений и аксиом. Υπόθεσις такого порядка осознаётся как ложная и может быть точнее определена как логическая фикция. В апагогическом доказательстве общеизвестно ложное предложение временно принимается за истинное. Однако сам по себе этот факт не представляется важным для нашего вопроса.

Помимо слова Ύπόθεσις, Аристотель (Метафизика, XIII, 7) говорит об абсурдных и фиктивных предположениях, πλασματώδες=τό πρός ύπόθεσιν βεβιασμένον (он предложил называть «фиктивным» то, что специально, насильно вводится с целью подтверждения гипотезы). Этим термином он восхитительно выражает суть ошибки, а также фикции.

В этом смысле, к примеру, таким «насильственным» предположением является случай, когда Аристотель в одном месте принимает возможность существования «чистой формы» (без материи), и в то же время отрицает эту возможность в другом. Однако предположение «чистой материи» (без формы) для Аристотеля – фикция, а не гипотеза. В гипотезу ее превратили его последователи. Возможно, это проясняет Платоновскую доктрину материи, которую он называет άληθινόν ψεύδος, видом осознанной ошибки, т.е. фикцией. В этом смысле Платон вероятно имеет в виду материю, когда говорит, что она может быть получена лишь посредством ложного заключения (νόθψ συλλοyισμώ). Тут мы видим часть ранней истории фикций, которая никогда не была исследована.

По отношению к фундаментальным понятиям геометрии Аристотель склоняется к точке зрения, что они должны рассматриваться не как гипотетические, но как фиктивные. Есть сомнения, можно ли это предположить наверняка из отрывка (Метафизика, XIII, 8), где он говорит о платоновской «неделимой линии». С другой стороны, достойна внимания Метафизика, XIII, 3, где он говорит о том факте, что если мы предположим вещи разделенными и будем относиться к ним как к разделенным, это не приведет нас к ошибке. Явнее, чем когда мы рисуем линию на полу или называем ее длиной в фут, когда на самом деле она иная. В таких предпосылках нет ничего ложного. Все и в самом деле может быть изучено лучше, когда то, что не является разделенным, таким предполагается, как это делает арифметик и геометр. Здесь довольно точно развита идея абстрагирующей фикции. Аристотель пытается оправдать процедуру математиков перед укором, что ее субъект-материя – несуществующая сущность, а не что-то независимое.

Термин ύπόθεσις получает особое значение позже, когда он используется, в частности, в математике, как эквивалент αίτήματα = postulata, petitiones и математиками, uti: punctum carere magnitudine et esse individuum. Формально эти предложения — математические постулаты. По сути, однако, как показывает этот пример, это фикции. Новый смысл ύπόθεσις здесь весьма четок и ясен. Это слово обозначает не предположение о реальности, а предпосылку, признаваемую «постольку поскольку». Изначальная неопределенность термина ύπόθεσις = «предположение» развивается в две самостоятельные возможности; в одном случае оно в согласии с реальностью, а в другом – выражает предложения, которые, хотя они и служат как предтечи и основание для дальнейших итогов, могут быть лишь постулированы, поскольку они на самом деле, в нашей терминологии, фикции. Эта неоднозначность присуща концепции «предположения» и весьма заметна у Аристотеля. Лишь шаг за шагом мы получаем все более четкое представление о разнице между гипотетическими и фиктивными предположениями.

Из вышесказанного очевидно, что греки не делали явного разграничения между гипотетическими и фиктивными предположениями, и что, по крайней мере, в том виде, в каком греки их излагали, путаница неизбежна, и мы не можем избавиться от неоднозначности в каждом случае. Пока выражение ύπόθεσις описывает фиктивные предположения, они всегда относятся только к риторическим или стилистическим фикциям, или к предположениям, которые временно предоставляют почву для цепочки рассуждений, которые таким образом могут называться силлогические фикции. Настоящие методологические фикции в нашем современном понимании таким образом исключаются.

Однако стоит заметить, что среди пост-Аристотелевских скептиков мы видим намек, что с научной точки зрения предположения могут изначально подразумеваться лишь как фикции. К несчастью, этот промежуток времени в истории греческой философии ещё не был достаточно изучен. Наши источники слишком скудны, чтобы позволить нам сформировать правильную точку зрения. Однако мы можем вспомнить аргумент Секста Эмпирика (adv. Math., IX, 207) против каузальности и его утверждение, что она принадлежит относительности. Относительное (πρός τί), однако, не имеет бытия (ουχ ύπάρχει), но лишь присваивается (έπινοείται μονον) мысленно. Здесь появляются первые признаки мысли, что категории — это не гипотетическое выражение реальности, но лишь фиктивное средство, помогающее нам ее понять. Но если теория фикций где-то может быть найдена в греческой философской литературе, то это у Скептиков, которые хорошо знали о разнице между мыслью и бытием, хотя и были неспособны перейти от скептического негативизма к критическому позитивизму. Скептики повторяют и усиливают некоторые утверждения Софистов, которые очевидно имели понимание, как бы оно ни было искажено, о том, что мы сегодня называем фикцией. Таким образом, мы везде встречаем недостаток, упомянутый выше, а именно то, что греки так зависели от непосредственной реальности, что когда, как им казалось, они теряли с ней контакт, они сразу же впадали в теоретическую апатию, неспособные сделать следующий шаг к позитивной концепции мысли как инструмента, а мира идей – как целесообразного символа.

Предыдущие части книги можно найти по ссылке: https://psychosearch.ru/biblio/filosof/hans-vaihinger

Переведено на русский Е. Г. Анучиным при поддержке журнала © ПсихоПоиск.
Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна
Копирование материалов книги разрешено только при наличии активной ссылки на источник.

На английском в Литрес На английском в OZON На русском языке в ПсихоПоиск