Прохоров А. П. Русская модель управления: О законе и обязательствах

Много писали о том, что жестокость российских законов смягчается их неисполнением. «Как страшно сочетание жестокости приказов с тупой стопроцентной исполнительностью. То ли дело у нас! У нас почти всегда остается лазейка для простого человеческого чувства. Почти всегда приказ — пусть самый дьявольский — ослабляется природным добродушием исполнителей, расхлябанностью, надеждой на пресловутый русский „авось" (1). Для западных обществ необходимо, чтобы в стране все соблюдали закон, предоставляющий права и возлагающий обязанности и на вышестоящих, и на нижестоящих. На Востоке необходимо, чтоб законодательство, не важно писаное или обычное, жестко обязывало всех подчиненных исполнять все распоряжения начальства. Это тоже своеобразный закон. Положение закона в России совершенно иное. Закон есть, он чем-то похож на азиатский, чем то на европейский, но важно, что он не исполняется всеми — и начальниками, и подчиненными.

«Следовательно, — писал В. О. Ключевский, — главное дело было не в каких-либо законах, а в исконных привычках и условиях жизни, создавших эти привычки»(2).

Такое состояние правовой сферы неизбежно вытекает из дуализма русской модели управления, которая должна быть готова перейти или в стабильное, или в нестабильное состояние. И если в стабильном состоянии надо соблюдать одни правила, а в нестабильном другие, то одни и те же действия в одних случаях поощряемы, а в других наказуемы. В этих условиях о соблюдении какой-то одной системы правил, азиатской или европейской, речи быть не может. Следствием является наплевательское отношение к закону на всех уровнях. Легче принять новый закон или иной нормативный акт, чем добиться выполнения уже принятого. Поэтому система управления «зашлакована» недействующими законодательными актами.

«В стране сейчас действует более 30 000 общесоюзных нормативных актов законодательного и правительственного уровня, причем 85% из них посвящены хозяйственным вопросам. Больше половины из них лишь считаются действующими, а фактически устарели и не применяются на практике»(3).

Если бы российское население было законопослушным, то русская система управления не могла бы функционировать, стал бы невозможен переход из нестабильного состояния в стабильное и обратно, поскольку пришлось бы соблюдать закон, ориентированный на какое-то одно состояние. Стране приходится выбирать — или правовое государство и законопослушное население, или возможность нырять из одного режима управления в другой. И общественное мнение, и сам аппарат управления понимают, что законодательство — отнюдь не священная корова. Нет ничего удивительного в том, что с наступлением очередной нестабильной эпохи принимаются новые законы и подзаконные акты, в которых провозглашается, говоря простым языком, что вот раньше законы были несовершенны и вы все их нарушали, а те перь мы принимаем уже настоящие законы, которые надо будет соблюдать. Мол, игра понарошку прекращается, наступает игра по настоящим правилам. Формулировки новых законодательных и подзаконных актов практически ничем не отличаются от предыдущих, они всего-навсего утверждают, что то, о чем раньше мы говорили, что мы предписывали вам в законах, с сегодняшнего дня будьте любезны соблюдать. У всех на памяти бурное законотворчество первых лет перестройки. Тогда принимались специальные нормативные акты, направленные на то, чтобы заставить действовать предыдущие законы и подзаконные акты, принятые задолго до перестройки, но так и не заработавшие.

Например, и так известно, что по должностным инструкциям, по положению о предприятии заводоуправление обязано обеспечивать цехи работой, а цехи обязаны обеспечить работой бригады, что бригады обязаны выполнять планы и производственные программы. Это очевидно, раз эти люди нанялись на работу и подписали трудовой контракт. Однако в ходе перестройки «сверху» было санкционировано подписание в массовом порядке договоров между бригадами и цехами, между цехами и предприятиями. В подобных договорах, если перевести их на нормальный русский язык, было сказано, что завод или цех, со своей стороны, обязуются обеспечить бригаду работой, а бригада, со своей стороны, обязуется работать и выполнять производственную программу. Вообще-то, все они обязаны это делать и без всякого договора, в силу трудового контракта и должностных инструкций. Но система знает, что делает, — раньше-то эти документы не имели реального значения. А сейчас должны его приобрести. Поэтому объявлено — наступает новая жизнь, теперь мы договариваемся о соблюдении всех тех правил, на которые раньше плевали. А вот воспоминания о довоенном еще социалистическом соревновании:

«По заданию райкома я проверял постановку социалистического соревнования в резерве проводников вагонного депо Октябрьской железной дороги. Каждый соревнующийся имел индивидуальные обязательства, были и бригадные. ...большинство обязательств, а их было более сотни, имело такие пункты: „обязуюсь не нарушать трудовой и государственной дисциплины и охранять государственную собственность", „обязуюсь качественно работать и вежливо обслуживать пассажиров", „обязуюсь не брать с пассажиров платы за услуги, даже если будут предлагать". Было несколько десятков и таких обязательств: „обязуюсь не возить „зайцев" и не брать подачек", „обязуюсь с пассажиров не требовать платы ни деньгами, ни натурой и не брать, если будут давать", „обязуюсь пассажиров в загривок не толкать и по матерному на них не ругаться"» (4).

Тот же смысл имела чисто ритуальная клятва-присяга, приносимая в XVII веке русскими чиновниками при смене правителя: «„Дела всякие делать вправду, по дружбе никому не наровить, а по недружбе никому не мстить, посулов и поминков (т. е. взяток. — А. П.) ни у кого ни от чего не иметь, государевой казны всякие деньги не красть, челобитчиков не волочить, отделывать их вскорости", документы не подделывать, составлять их „подлинно и прямо, и мимо книг в выписи ничего не написывать"» (5). Наиболее ярко неправовой характер русского управления проявляется в нестабильной, мобилизационной фазе, воплощаясь в понятии «революционных законов» или «революционной целесообразности», которые подменяют собой нормальное законодательство. В таких ситуациях любые правовые ограничения перестают действовать. Каждое звено управления должно полагаться на интуицию и на то, как с точки зрения заложенных в людей стереотипов человек или организация должны действовать в аварийных условиях. Сознательно провозглашается, что законы ошибочны, а интуиция людей и организаций в данном случае более верна, чем то, что прописано в законах и правилах еще в стабильное, спокойное время. «Поняв, что с казнокрадством и взяточничеством обычными средствами не справиться, Петр создал особые комиссии по расследованию. Каждая состояла из гвардейских офицеров — майора, капитана, поручика, которым было приказано рассматривать дела и вершить суд не по закону, а „согласно здравому смыслу и справедливости"» (6). В сентябре 1917 года будущий советский нарком юстиции П. И. Стучка писал, что «когда надо избавиться от противников революции, есть только одно средство — революционный трибунал, который руководствуется только политической совестью, а не лицемерной ссылкой на закон» (7). Член коллегии ВЧК, председатель ЧК по борьбе с контрреволюцией на Восточном фронте М. Я. Лацис писал в 1918 году:

«Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым делом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, каково его образование и какова его профессия. Эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого» (8). «Значит ли, что с изданием писаных законов революционное правосознание как база решений и приговоров сдается в архив? Отнюдь нет. Революцию в архив никто не сдал, и революционное правосознание должно красной нитью проходить в каждом приговоре и решении, оно лишь ограничено писаными нормами, но оно не упразднено» (9).

Общественное мнение и управленческий фольклор противопоставляют плохих людей, стоящих на страже формального соблюдения закона, хорошим людям, которые плюют на букву закона, но интуитивно чувствуют его дух; последние, пусть и нарушая закон, делают то, что надо делать. Как отрицательные военспецы-командиры и положительные красные комиссары, как буквоеды-чиновники и нарушающие их покой и сонное течение бумаг какие-нибудь изобретатели-передовики, которые ломают все бюрократические правила, но добиваются своего. Сколько книг написано, спектаклей поставлено, фильмов снято о хороших нарушителях закона и плохих его защитниках. Бешеный успех фильма «Берегись автомобиля» — лучшее доказательство народных корней неправового характера государства и управления. Наивным иезуитам приходилось для оправдания собственных аморальных, с точки зрения традиционных христианских принципов, поступков, с троить сложные логические конструкции, чтобы оправдать себя высокой целью, но имя которой совершается та или иная подлость. Русские управленцы, которые в душе всегда были большевиками, в этом не нуждались. Они знали, что цель оправдывает средства.

Автор: Прохоров А. П.

Источники:

1. Гинзбург Е. С. «Крутой маршрут хроника культа личности» М Советский писатель, 1990 — 601 с - С 342.
2. Ключевский В. «О Сказания иностранцев» С 109
3. Пиголкин А А Поспешать, не торопясь // Правда, 1988, 7 сентября
4. Воробей К. А. Указ. соч С. 103
5. Лексин Ю. Клятва бюрократа // Знание — сила, 1989 — № 10. — С. 78
6. Ключевский В О Собр соч. В 8т Курс русской истории Т 4 С 165
7. Цит по Плотниекс А А Петр Стучка и истоки советской правовой мысли Рига, 1970 — 295 с.- С. 45
8. Цит. по: Павлюченков С. Социальная хирургия // Родина, 1998 — № 3. — С 75
9. Ежегодник советской юстиции, 1922 — № 1